"В Израиле все знают, кто что будет делать на войне. А у нас

В первую очередь, Олег Абрамичев все же волонтёр: помощью армии он занимается с 2014 года. Но, кроме того, он возглавляет комиссию по вопросам культуры, образования, молодежи, спорта и духовности и фракцию "Европейской солидарности" в Харьковском городском совете. Пиротехника — это то, чем Олег занимался до российско-украинской войны.

"ИМЕННО ЖОРА ТАРАСЕНКО КОМАНДОВАЛ БОЕМ ВОЗЛЕ 137-Й ШКОЛЫ, КОГДА В ХАРЬКОВ ПРОРВАЛАСЬ РОССИЙСКАЯ ДРГ"

- Меня в волонтёрство привёл мой брат, который уже ездил на линию огня, видел что-то. Как-то он, вернувшись из очередной поездки, рассказывал о боях, о том, что гибнут наши воины, и у меня внутри заиграла вся эта история. Я начал помогать. Сначала собирал помощь в Харькове, потом тоже начал ездить к ребятам — где-то на передовую, где-то в тылы. Это же как наркотик — ты чувствуешь какую-то свою — как это правильно сказать? — важность и постоянно хочешь наращивать помощь. Тогда в первую очередь она была в основном для того, чтобы сохранять жизни, а не для того, чтобы помогать в военном деле. Именно поэтому я взялся за это — сделать как можно больше для того, чтобы жизни были сохранены.

- Что это было в 2014 году — обувь, бронежилеты? Кому ты помогал сначала, с кем знакомился?

- Очень долгий период это была 95-я бригада. Помогали ей всем. Первое, что я собрал для ребят, — огнетушители. Не буду говорить, где я их взял. Большое количество вывез из одного государственного учреждения. Тогда как раз начались уличные бои в Славянске, возле Славянска, когда жгли БТРы из РПГ, и огнетушители были нужны. Потом мы начали обваривать БТРы экранами — казалось, что это должно помочь, и оно действительно помогало.

Вообще тогда это была такая себе цыганщина: что у тебя есть, то и везёшь. Все было необходимое. Ситуация очень сильно изменилась после Дебальцево. Как-то все успокоились, люди привыкли к войне, она стала позиционной. Уже не те были донаты, не те сборы. Всего стало значительно меньше, и переживаний меньше, и разговоров о войне меньше. И стало очень трудно работать. Приходилось договариваться с бизнесом. Но надо понимать, что война была позиционная, не такая активная. Военные начали получать хорошие зарплаты, они могли многое позволить сами себе. Поэтому я перешел больше на добровольческие подразделения: "Правый сектор", рота Да Винчи и харьковское подразделение "Фрайкор". Они — добровольцы, у них тогда не было денег, они не были легализованы. И именно на них у меня был поставлен акцент: буду только им помогать. Но проблемы все равно возникали — то что-то необходимо было привезти в 503-й батальон, то в 72-ю бригаду... Помогали и им, когда была возможность.

- Многие волонтёры в какой-то момент отошли от этой работы. В Харькове была мирная жизнь. Почему ты не останавливался?

- Я не мог остановиться, потому что война продолжалась, ребята, которых я знал, воевали. Бойцам не хватало транспорта, оптических приборов. У меня просто морального права не было останавливаться. Война все равно уничтожала страну. Огромный ресурс тратился на войну. И надо было эту войну как-то заканчивать, побеждать, выходить на границы, и тогда уже дальше жить спокойной жизнью.

- Были разговоры, что будет такое нападение, что пойдут на Харьков?

- В Харькове было очень трудно. Весной 2014 года в город привезли тысячи людей из России, которые делали акции, чтобы расшатать ситуацию. Их был большой наплыв, завозили автобусами, они ловили патриотов. Это были как какие-то спортивные люди, так и явно подготовленные спецслужбы, которые понимали, что они делают. Почему в Харькове тогда ничего не получилось? Приехал спецназ, который просто разогнал всю эту историю, и все. Это был винницкий "Ягуар", они просто всех положили. Я уверен, что так можно было бы сделать и в Луганске, и в Донецке, но на это не было воли. Или, возможно, тогда просто не разобрались. Не было такого опыта, как, например, в 2022-м, когда все понимали, кому что делать, уже были люди, которые прошли АТО, ООС. А тогда никто не понимал. Тогда, в 2014-м, даже стрелять боялись.

Харьков тогда выстоял и жил своей жизнью. В городе было очень сильное волонтёрское движение. И очень много людей именно из Харькова пошли воевать. Из-за того, что город большой — полтора миллиона человек, — этот процент был незаметен. На западе Украины меньшие города, то там заметнее, если на войну ушла тысяча человек. Из Харькова ушло значительно больше. И это стал своеобразный волонтёрский центр Украины. Потому что через него и логистика проходила, нам было легче. Потому что если кто-то из Львова ехал с волонтёрской помощью, то это четверо суток. А мы утром садились и вечером уже возвращались, потому что от нас до фронта маленькое расстояние. Это очень удобно.

Честно говоря, у меня не было ни предчувствий, что произойдет нападение на Харьков, ни разговоров на эту тему мы не вели. Я очень удивился, когда мне сказали в восемь утра 24 февраля 2022 года, что на окружной уже стоят россияне. Для меня это был шок. С осени 2021 года было понятно, что что-то будет, потому что такое скопление невозможно собрать просто так, чтобы только постоять и уехать. Но я думал, что бой будет на границе, что у нас есть опыт...

Но тот отпор, который дал Харьков и Харьковская область... Понятно, что восемь лет тренировок не прошли зря. Когда я 25 февраля утром был на Северной Салтовке, то там уже было ясно, что из каждого окна будут стрелять. Там были не только войска, но и куча добровольцев, которые сидели, ждали врага, чтобы дать бой.

- Как "Фрайкор", который, как понимаю, стал тебе ближайшим подразделением, встал на оборону Харькова?

- Уже в четыре утра подразделение получило оружие. Добровольцы поехали искать ДРГ, которые будут прорываться в город. Поскольку "Фрайкор" — воюющее подразделение, которое постоянно находилось в зоне АТО-ООС, то были контакты с военными: что делать, где делать, как правильно будет работать группа. Они были с первых минут в строю.

Харьков пострадал, действительно, очень сильно. Потому что расстояние, на котором стоял враг, давало ему возможность даже минами бить по городу. Та же Северная Салтовка, которую уничтожали "Градами"... Я там был. Сначала работает "Град", потом, пока он перезаряжается или отъезжает, бьёт миномет. То есть, огонь не останавливался. Также авиабомбы туда прилетали, "Ураганы" — все, что только можно. Сейчас Харьков страдает от ракет С-300. Они неточные. Ясно, что врагу нужна не точность, а просто держать город в терроре. Иногда прилетают точные ракеты. Но странно, что они тратят точные ракеты на удары по городу. По жилым домам и СТО. Когда бьют по бронетанковому заводу, это ясно. Но, опять же, они бросают С-300, не попадают по цеху, а попадают в поле или жилые дома, которые есть рядом.

Харьков до сих пор страдает. Даже непонятно, какой будет наша победа, потому что Харьков постоянно будет находиться под этой угрозой, потому что он у границы. Для Харькова лучший вариант — чтобы была уничтожена страна-агрессор, тогда у нас будет полная безопасность.

- Как вы познакомились с командиром "Фрайкора"? Когда он погиб, понимаю, для тебя это была невероятная потеря.

- Жора был для меня, как родной брат. Мы с ним каждый день либо встречались, либо звонили друг другу. Советовались, кто что будет делать. Он у меня спрашивал совета, я — у него. Это очень странно, потому что он значительно моложе меня, но такой развитый, талантливый. Как командир он был настоящий лидер, за собой вел не только пацанов из своего подразделения, а также из других. Он командовал боем возле 137-й школы, когда прорвалась ДРГ. Там были разные подразделения, но именно он корректировал, что делать, как делать, как правильно штурмовать. Он выходил на высшее командование, чтобы дальше продолжать эту операцию. Само подразделение небольшое, но очень мощное. У "Фрайкора" постоянно были тактические подготовки, учения, поездки в зону боевых действий. Причём ездили именно в те точки, где были серьёзные бои, чтобы участвовать, помогать. В те времена было много мобилизованных или кто-то шел на контракт и ещё не успел чему-то научиться, — а пацаны уже все умели. Плюс образованность была на высоком уровне... Каждый не просто воин. Это не просто подразделение — явление, движение. Пацаны постоянно читают книжки по истории Украины, о противостоянии Украины, они все это изучают. Перед полномасштабным мы начали, чтобы все учили английский. Сейчас подразделение тоже воюет, мы его специально не расширяем, оно такое, как есть — определенное количество людей, но все профессиональные. Возможно, в будущем будет расширяться, но сейчас, когда идёт война, очень трудно кого-то учить, потому что надо выполнять задачи.

- Как погиб Жора?

- Георгий Тарасенко, позывной Жора, погиб во время освобождения посёлка Малая Рогань. Был штурм. Это была очень мощная операция, потому что участвовала куча подразделений, также и специального назначения. Погиб он, как и все на войне, скажем, случайно. Он оторвался от группы — шел вперед, как настоящий лидер. Забежал за здание — в него бросили гранату. Он потерял сознание, и начался очень сильный обстрел, шквальный огонь. Пацаны просто не смогли его вытащить. Ну и в то время, как он лежал, в него ещё стреляли, гранатами его забрасывали. Позже его забрали, к сожалению, уже погибшим.

Разместив эту фотографию, Олег написал такие слова о Жоре: "Ты обрел вечную жизнь в бою. Это большая боль. Ты мне был не просто другом, ты был как брат близнец.

Последние годы мы много поддерживали друг друга в любых ситуациях. Постоянно советовались друг с другом. Больше всего говорили о будущем развитии подразделения. Что Фрайкор должен быть лучшим в Украине. Мы к этому шли вместе. И я обещаю продолжить наше общее дело.

Такое ощущение, будто оторвали кусок меня.

Покойся с миром, Брат".

- Кто тебе сообщил об этом? Как ты это воспринял? Я понимаю, что в то время ты был в Харькове.

- Нет. Как раз выехал. Это тяжелая история... Я должен был забрать в Ивано-Франковске машину для подразделения. Со мной в машине ехала девушка Жоры. Мне звонят и говорят: такая ситуация, есть информация, что Жора ранен. Он "300", но не могут ничего сделать. В этот момент рядом со мной сидит Аня. Я максимально увожу разговор, чтобы она ничего не поняла. Некоторое время никто мне не звонит, ничего не говорит. И уже потом набрала наша медик Настя и говорит: "Жора — "200". Только ты Ане пока ничего не говори". Я говорю: "Да, но главное, чтобы информационно не пошло раньше времени, как у нас любят"... Позже мне позвонил заместитель Жоры Макар, говорит: "Друг, у тебя тяжкая доля. Ты должен все сказать Ане. Потому что я не могу об этом говорить по телефону. А ты с ней рядом, сможешь как-то успокоить, хотя это невозможно". Это было, пожалуй, одно из самых трудных заданий в моей жизни. Я не знал, как сказать. Поэтому я сидел, молчал. Сказал только два слова: "Жора погиб"... Я не хочу больше переживать это.

- Для тебя было очень важно, чтобы он получил "Героя Украины", чтобы в Харькове улицу назвали его именем. Чем ты аргументировал представление его на Героя Украины?

- Не я его подавал на звание, подавала другая организация. Жора погиб 25 марта, через месяц после начала войны. За этот месяц "Фрайкор" показал себя одним из самых успешных подразделений, он выполнял очень серьёзные задачи, благодаря чему враг в Харьков не зашел. А это важно. Мы же хорошо знаем: все, что сейчас оккупировано, было захвачено в первый месяц, потом мы уже возвращали своё. Поэтому очень важно, что в первый месяц Харьков не оккупировали — это благодаря "Фрайкору" также.

Ещё раз напоминаю: это — добровольческое подразделение. Сейчас есть такая штука: "Я же добровольцем пошел в Нацгвардию или ВСУ" — это немножко другое. Ты все равно пошел в структуру, ты имеешь какую-то социальную защищенность. А добровольческое подразделение ничего не имеет. Это все или на волонтёрских плечах, или на том, что сами ребята смогли себе где-то достать. Вот это добровольцы. Скажу, что было очень трудно добиваться Жоре Героя, потому что официально он был никто, просто человек с автоматом. Но хорошо, что у нас есть правильные законы, которые можно правильно интерпретировать. Поэтому он — Герой Украины.

Осенью 2014 года я пытался сделать себе установку: все, никаких друзей на войне. Ты просто выпадаешь из жизни, когда погибает кто-то из твоих знакомых или близких. Но так вести себя тоже невозможно. Ты постоянно ездишь к военным, им помогаешь — ясно, что все равно сходишься с ними очень близко. Для меня была очень тяжелой и гибель Да Винчи, потому что мы тоже дружили, много говорили на разные темы. Это не было просто: приехал — отдал — поехал дальше. Нет, это была дружба. Мы много разговаривали о будущем страны, как вообще дальше жить, что делать... Неделю после его гибели я не мог прийти в себя, потому что это очень тяжело. Сейчас в Харькове пересекаются две улицы, названные именами Героев Украины, моих погибших друзей — Жоры Тарасенко и Дмитрия Коцюбайло... Когда я стою на перекрестке, чувствую благодарность к ним и боль утраты. И пока хватит сил, буду чтить память о них.

Пиротехник из ДаВинчи на базе 1-й штурмовой роты в Авдеевке

К сожалению, в первые месяцы полномасштабного наступления погибло очень много близких людей, которых я знал, с которыми общался. Мы же живем десятый год одной жизнью, просто кто-то воюет, а кто-то помогает. Я считаю, что тоже воюю по-своему, потому что я ложусь спать с войной и просыпаюсь с войной. И каждый день хочу что-то сделать и стараюсь делать. И, в принципе, это получается — каждый день системно работать.

"МАЛЕНЬКАЯ ЛИТВА, НАСЕЛЕНИЕ КОТОРОЙ ВСЕГО 2,5 МИЛЛИОНА ЧЕЛОВЕК, УЖЕ СМОГЛА ПОМОЧЬ НАМ БОЛЕЕ ЧЕМ НА 100 МИЛЛИОНОВ ЕВРО"

- Оказалось, что в феврале и марте 2022 года тебе не надо было даже никуда ехать с помощью, война пришла непосредственно в Харьков. Как твоё волонтёрство, какие потребности теперь? Как тот март прошел у тебя?

- Это тоже интересная история... Все были растеряны (имею в виду общество), а мы были собраны. Потому что, в принципе, для нас ничего не поменялось, кроме маршрутов. Потому что тогда мы ездили в Донецкую и Луганскую области, а теперь — в Днепр и Харьков. Потому что в Харькове ничего не было. В первые дни помощь была такая, что ты просто пишешь в соцсетях: "Люди, дайте машины! Нужны машины!" Куча людей говорила: "Есть машина. Приезжайте, заберите". Или: "Мы пригоним, ключи там, забирайте". Эта работа поначалу была. Волонтёрская карта была переполнена деньгами, но ты ничего не можешь купить, потому что ничего нет. В Харькове все военные магазины все отдали сами в первый день. Я работал тогда исключительно на "Фрайкор" — не потому, что они мне особенно близки, а потому, что понимал: сейчас они самые активные, они готовы воевать. "Фрайкор" был нормально обеспечен — благодаря и литовскому народу, помощь оттуда шла постоянно.

- У тебя же нет такого понятия — склад, ты же все, что получаешь, сразу всегда отвозишь.

- Именно поэтому я не мог никому ничем помочь, потому что у меня ничего не было. Уже потом, где-то в середине марта, я выехал в Днепр и там много чего купил. В оружейном магазине все покупали оружие, а я: "Мне ящик флисок, берцы". На складе была куча обуви, туристическая обувь в коробках. Говорю: "О, мне вот это". Продавец спрашивает, какой размер. Говорю: "Ты не понял, мне — все, все коробки давай". Подхожу к витрине со средствами для чистки оружия — разные шомполы, химия, говорю: "Мне вот это". — "Что именно?" — "Витрину!" Я оставил там почти миллион гривен. Но что меня тогда очень поразило — шла полномасштабная, все люди были в стрессе, а этот магазин продавал все в два раза дороже...

И когда уже летом и осенью люди звонили, просили вернуть машины — понятно, активность упала, говорят, что самим надо как-то жить, спрашивали: "Есть ли возможность вернуть?" — мы сразу возвращали. Потому что более системно закупали машины в Европе. Для нас было очень важно отдать людям обратно, чтобы они чувствовали: хоть мы и военными делами занимаемся, но воюем за наших людей.

- А все машины, которые люди вам давали, выжили? Или были какие-то, которые невозможно вернуть?

- Выжили. Состояние было после военных такое, что надо было немножко ремонтировать. Но все машины были целы. Говорю же, это был такой показатель для людей... Это была благодарность. Возвращали с благодарностью: вы нам очень помогли в тот момент, спасибо. Некоторые не верили, звонили: "Ну... может..." Спрашиваю, какая машина — дайте хоть техпаспорт, фотографию, чтобы мы понимали, что это ваша машина и не отдали чужую, потому что машины были похожи.

- Расскажи о своём знакомстве с волонтёром из Литвы Йонасом Охманом. Как вы начали сотрудничество? Я так понимаю, в своё время это позволило тебе больше делать...

- Мы познакомились с Йонасом в 2015 году. Он приехал с помощью. Тогда все было немножко по-другому, ещё летали самолёты. Он приехал с огромной кучей сумок. А меня просто попросили: прилетел литовский волонтёр, его надо повозить. Поскольку я знал все маршруты на войне, мне это было проще. Я его встретил, мы загрузились, поехали, познакомились, раздали людям. Тогда я для себя понял, что он выполняет большой объём работы, много чего привозит. Но когда увидел, что у него немножко неполное понимание картины, начал ему просто помогать — советами. Говорю: "Давай тут — так, а тут — так. Давай к этим заедем. А ещё с теми надо поговорить". И в основном наше сотрудничество (до сих пор) в том, что я ему помогаю советами, логистикой, связями — в таком смысле.

- Благодаря ему ты впервые увидел что-то специфическое, например, антидронные ружья, видеосредства? Что он давал для развития нашей армии, чего, возможно, в то время ещё не было?

- В принципе, все было стандартное. Вопрос в том, что тогда волонтёрский ресурс в Украине очень просел. И он просто привозил вещи, которые стоят каких-то больших денег, которые мы здесь не могли собрать. Чего-то такого суперспецифического не было. Единственное — антидронные ружья. Их впервые мы привезли в 2018 году. Тогда они вызвали вопросы: что оно такое, как работает? Но, опять же, это ружье достаточно специфическое. Сейчас есть аналоги, которые тоже очень помогают. Литовское антидроновое ружье работает на пять километров. Во времена ООС оно спасало. Ты не видишь дрон, но понимаешь, что по тебе работает артиллерия, её явно корректирует дрон. Просто берёшь то направление, откуда работают, туда целишься ружьем — и обстрел прекращается. Ясно, что дрон сел, корректировки нет. А сейчас дроны летают повсюду. Есть даже не мощные ружья, они дешевле и значительно качественнее. Такие бы по всей линии раздать людям — это будет помощь, чтобы не было сбросов, те же FPV теряют управление, не попадают.

Вопрос по Йонасу и конкретно по литовцам — это то, что они могли давать объём, потому что у них на это хватало ресурса. Во время полномасштабной у них ресурс вообще вырос, потому что они как никто понимают, что у нас происходит. Потому что, если мы здесь не сможем удержать это нашествие, то они — следующие. И у них это будет однозначно быстрее, потому что у них нет армии. Они это понимают, поэтому сильно вкладываются финансово. Маленькая Литва, у которой население 2,5 миллиона человек, уже смогла нам помочь более чем на 100 миллионов евро. Я считаю, что это очень мощная помощь.

Сам по себе Йонас очень крутой чувак, в том плане, что он с 2014 года каждый день занимается помощью Украине именно в военных вопросах. Хотя мог бы жить в Вильнюсе, заниматься чем хочешь, поскольку он известный человек — он и режиссёр, и журналист, и активист. Но он последние десять лет живёт помощью Украине. Это вызывает огромное уважение.

- Ты время от времени ездишь в Литву. Когда впервые поехал туда во время полномасштабного наступления? О чём тебя, возможно, там спрашивали?

- Я выехал впервые в июне 2022 года. Приехал в офис фонда, а там такой кипиш, работа кипела. Было много денег, надо было их в правильное русло пускать. Постоянные звонки, все с кем-то общаются по телефону, пишут запросы, обрабатывают их, что-то вычеркивают, что-то добавляют... Меня особо ничего не спрашивали. Говорили: "Ты выжил, это хорошо". Мы планировали, как будем в дальнейшем работать. Это как раз история о сотрудничестве. Потому что в основном все просят помощи у Йонаса, у фонда Blue/Yellow for Ukraine как организации. А я приехал со своим ресурсом. У нас в первые дни было много поступлений, мы не могли их потратить. К тому же понимали, что мы под угрозой, можем в любой момент погибнуть, и тогда все деньги зависнут. Какую-то часть я перевел в Литву своей жене. Она их снимала, и у неё был кэш. Это примерно 30 тысяч евро. Когда я приехал в Литву, сказал: "Мне нужны машины". Йонас говорит: "Сейчас трудно, потому что все машины выкупили. Как их покупать — непонятно. И деньги сейчас больше идут на специфические вещи". Я говорю: "Ты не понял. У меня есть с собой деньги, я куплю машины. Помоги мне с логистикой, потому что машин будет много, и я же не смогу ехать один на шести машинах". Тогда он нашел автовоз, который за минимальные деньги начал перевозить наши машины. Надо понимать: да, литовцы хотят нам помочь, но мы должны быть с ними в партнёрстве. Они нам помогают, но мы и сами должны что-то делать. Потому что просто просить у Литвы — это неправильно. Это маленькая страна, им также нужно готовить свою оборону.

"КТО БОЛЬШЕ СДЕЛАЛ ДЛЯ ВОЙНЫ: ЖАДАН, ПРИТУЛА ИЛИ БАБУШКА, КОТОРАЯ ВЯЖЕТ НОСКИ? ГЛАВНОЕ, ЧТО ВСЕ В ПРОЦЕССЕ"

- Как и когда ты познакомился с Сергеем Жаданом? И почему ты начал возить его на войну?

- Мы познакомились в 2015 году. Мои коллеги-волонтеры — музыканты, они договорились о концертах в определенных бригадах. Должен был ехать и Сергей. Моей задачей было их отвезти. Сергея я забрал первым, потому что он живёт в центре — мне это было удобно, потом всех остальных. Он просто сел рядом, мы ехали, что-то говорили. Ну и как-то, не знаю... Очень быстро нашли общий язык. Был уже 2015 год, осень. Понятно, военным мы помогаем, но многие хотели помогать местному населению. Книги, материалы для образования, какие-то бытовые вещи. Потому что возле передовой линии людям тяжело — ничего не работает, экономики нет. А людям надо как-то одеваться, детей одевать. В Харькове мне многие передавали вещи, и я понял, что у меня на складе лежит тонн десять разных вещей. Все военное сразу выезжает, а эти вещи я складывал — непонятно для чего. И мы начали помогать гражданскому населению — Станица Луганская, Марьинка, другие районы, наиболее пострадавшие. В этом мы как-то очень сильно сдружились. У нас сходятся мысли, мы системно работаем, он по своей линии, я по своей. Это такая синергия. Потому что он больше понимает, как правильно собрать ресурс, а я ему помогаю это реализовать, где-то что-то найти, где-то помочь, плюс логистика. Мы друзья, потому что очень сильно понимаем друг друга.

- До 2022 года он не собирал деньги, а выступал — читал стихи, пел. А ты ехал с волонтёрской миссией. Ты видел, что с ним происходит в 2022 году. Как из известного человека, певца и поэта, рождается волонтёр? Ты можешь сказать, что он стал волонтёром?

- Он и был волонтёром. Просто тогда не было такой потребности, чтобы он прямо постоянно жил этой жизнью. Он много времени проводил за границей — не только с выступлениями, а ещё и с презентацией Украины, в первую очередь. Он не просто приезжал почитать стихи — нет, он приезжал и рассказывал, что происходит в Украине. У него была огромная дипломатическая миссия в этом плане. Ясно, когда началась полномасштабная война, то какие могут быть выступления, какой шоу-бизнес? Надо работать на оборону, на защиту. Сначала мы системно сделали все, что могли, все, что от нас зависело, как от людей гражданских... Почему я уехал в Литву? Потому что понимал, что машины нужны уже, а мы не можем это наладить. Поэтому я поехал в Европу, а Сергей остался в Харькове, ездил к военным, чтобы они видели, что он здесь. Это очень мощно, когда известный человек приезжает к военным, и они видят: все классно, если Жадан здесь, то все нормально.

- Ты предлагал ему уехать из города?

- Нет, а для чего?

- Он мог погибнуть.

- Он же не водитель, чтобы гнать машину(улыбается). Если бы даже я ему предложил, он бы отказался. Потому что у него такая позиция: пока война, надо оставаться здесь и делать здесь все, что ты можешь. Потом у нас были выезды, но тогда была необходимость ехать, чтобы собрать как можно больше денег для помощи. Но скажу: как только мы пересекли границу, выехали из Украины в Польшу, то первое, что у нас было, — как же хочется в Харьков! А опасность в плане того, что можно погибнуть... Мы больше фаталисты в этом вопросе. Потому что ты можешь погибнуть в любой день в любом месте, это может быть ракета или что-то другое.

- Ну, на войне риски больше.

- Да. Но будем откровенны: в тех странах, где мы были с выступлениями, люди тоже умирают.

- На своей странице в фейсбуке Жадан считает количество машин, которые закупили за этот период, с 2022 года. Но не считаются переданные мавики, приборы ночного видения...

- Да куча всего.

- У вас есть какая-то статистика?

- У меня нет, а он считает — просто для себя. Я вижу, что он иногда что-то записывает... Я не считаю, потому что это невозможно. Например, у нас в Харькове есть СТО, которое ремонтирует только "фрайкорские" машины. Машин много, они постоянно ломаются, ясно, что надо ремонтировать. Это огромный ресурс. А сейчас большая проблема с донатами. Кто-то думает: "Все, я уже своё отдопомагал", у кого-то просто нет денег — тяжелая ситуация. Поэтому очень хорошо, что у нас есть своя деятельность, мы можем оттуда брать деньги и покрывать все эти потребности.

А считать невозможно. Те же машины мы начали считать в конце августа 2022 года, а сколько их до этого было... Куча машин, которые мы помогаем купить, условно говоря. Звонят военные или волонтёры, говорят: "Вот у нас есть две тысячи евро, хотим приобрести машину, а она стоит три с половиной тысячи..." Мы же это даже не считаем, но это также наша помощь с машинами. Ну и даже то, что считается, оно не для какого-то пиара, что мы такие молодцы, а чтобы люди видели, какая работа идёт, и чтобы они понимали, что война не заканчивается и все равно надо включаться в процесс. Это именно для этого. Потому что высчитывать, сколько ты купил машин, — это как говорить, кто больше сделал для войны: Жадан, Притула или какая-то бабушка, которая плетет носки. Главное, что все в процессе. Вот самое важное.

Я постоянно говорю, что нам не хватает военной пропаганды. Я человек не военный, я волонтёр, но волонтёр военный. Я постоянно ношу какую-то военную или тактическую одежду — это моя как бы пропаганда, обращение: люди, у нас идёт война, мы все на войне. Каждый человек, который сейчас живёт в Украине, — на войне. Потому что мы же видим, куда прилетают ракеты — нет места, которое защищено, даже во Львов прилетают, даже на Закарпатье что-то падало. Это надо понимать. Люди должны быть мобилизованы. Если мы возьмём ситуацию с Израилем — там все знают, кто что будет делать, даже женщины. Как там произошло нападение — одна уже в танке сидит, другая в "Панцире" руководит. Все расписано так, что даже есть те, кто стирает одежду военных. То есть, у них все это определено. А у нас — неясно. Кто-то пошел воевать сразу, а кто-то бегает и кричит: "Военкомат, что вы делаете, как вы можете!" Извините, так не будет — страна вся должна воевать.

Страшно всем... Знаю пример одного офицера, которого мобилизовали, сделали командиром отделения, а у него — просто военная кафедра за плечами. И то он туда не ходил, просто так случилось, что она у него есть. Он приехал в район Соледара — в условный тыл, где формировалось подразделение. А на позиции потерял сознание. Его привели в чувство, и он говорит: "Мне страшно. Я боюсь, не могу себя контролировать". Его оставили в тылу работать. Он не сбежал, молодец, но у него есть страх, который он не может преодолеть. Если его привести на позиции, он будет недейственный, он будет сидеть и бояться... Но может делать другую полезную в армии работу.

Та же пропаганда — у нас её нет. Вся информация, которая идёт о войне, — тот раненый, тот ампутант, тот вообще погиб. А почему не говорить, что мы идём, побеждаем, что у нас идут штурмы, что мы в этой войне красавчики? Что у нас все нормально, что все будут социально защищены, даже если что-то произойдет. Государство тебя не забудет. У нас нет этого. У нас нет нормальной пропаганды того, что мы должны все что-то делать. Ты не можешь воевать — помогай. Много чего сейчас делают маленькие предприятия — FPV-шки, дроны, куча людей в этом разбираются. Иди туда! Нет: "Это не моя война, кто-то там что-то сделает, а я уже устал, да сколько можно давать..." Мы же видели, что было в начале — людей расстреливали просто за то, что они украинцы. Надо понимать, что эта война — этническая, что это война не за территории, война потому, что нелюди пришли убивать украинский народ. И каждый из нас для них — враг. И то, что ты не хочешь воевать, не говорит о том, что ты не попадешь в эту войну. Никто же не думал в Буче, что такое будет — особенно в Буче, потому что это немного элитное поселение, где все привыкли, что с деньгами все можно. Нет. Ты деньгами не отобьешь ракету, ты деньгами не купишь того придурка — он все равно придёт и заберёт у тебя все, будет над тобой издеваться, насиловать твою жену и семью.

Посмотрите пропаганду нашего врага: "Давай, иди, защищай родину! Ты будешь героем! У нас все классно!" Поэтому у них и идёт это нашествие. Они идут заряженные нас убивать. Мы защищаемся, такова наша судьба, что мы отбиваемся. А они просто идут, потому что им нравится эта история. Их накачивают. А у нас не накачивают. Мне очень нравится видео 3-й штурмовой — они показывают, как классно все делают. Но давайте будем объективны: из огромного куска работы они показывают крошечный. Они же не показывают, как идёт эвакуация их раненых, как хоронят своих бойцов. Но ведь это все также есть. Мы же понимаем, что такое штурмовая. Но они правильную агитацию ведут: смотрите, у нас классно, мы вас научим, будете успешно посадки штурмовать! Поэтому агитация очень нужна.

"ВОЛОНТЕРСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В НАШЕЙ СТРАНЕ НЕ ПРЕКРАТИТСЯ"

- Ты до 2014 года знал о таком явлении, как волонтёрство? И сможет ли когда-нибудь государство взять на себя то, что делают волонтёры? Ты же знаешь, что за рубежом очень удивляются нашему волонтёрскому движению.

- Я уже говорил, что это как наркотик: ты видишь, что живешь не просто так, что есть результат твоей жизни, ты можешь помочь, можешь сделать. Я думаю, это движение уже не остановить. Потому что даже после Победы у нас будет куча работы, и все активные люди, которые сейчас волонтёрят на армию, найдут чем помогать на восстановлении, в каких-то образовательных проектах, Очень тяжелая ситуация с освобожденными территориями, особенно в Луганской и Донецкой областях, потому что мы же понимаем, что там общество будет... тяжелое. Они сейчас российские паспорта берут. И что с ними делать? Не всегда полиция, прокуратура, следственные органы смогут правильно разобраться, кто делал это сознательно, а кто — вынужденно. Думаю, и тогда волонтёры будут помогать, расспрашивать людей, которые оставались в оккупации: "А что ты делал?" Волонтёрское движение в нашей стране не остановится. Людям нравится делать что-то полезное, что-то классное. Это такой определенный смысл жизни.

- Вы с Жаданом много ездили по библиотекам, в том числе на Луганщине. Возили украинские книги, авторов. Вы показывали, что у нас есть современная литература, она хорошая, интересная — вот люди, которые её пишут. Сейчас, после оккупации тех территорий, не возникало мысли: "Наша работа не помогла"? Или, наоборот, ты себя успокаиваешь: "Наша работа могла дать ростки. Там Украина ждет"?

- Я видел результат нашей работы. Когда мы впервые попали в Станицу Луганскую, точнее, в села поблизости, люди смотрели на нас: "Кто это? Волонтёры? Что вы хотите? Вы какие-то политики?" — "Нет, мы просто помогаем. Пожалуйста, возьмите". Впервые мы приехали туда в конце июня. Уже через два месяца активной работы, перед Днём Независимости, они у нас просили украинскую символику — маленькие флажки, чтобы дать детям на праздник. А на первое сентября вообще просили вышиванки для первоклашек. Но лучше всего мы увидели культурную победу, когда в октябре люди просили украинские книги. То есть, буквально за четыре месяца активной культурной работы появился сдвиг... Конечно, мы и материально там помогали. Тогда Сергей получил президентскую премию, и мы её полностью потратили на материально-техническое обеспечение школ. Это тоже была положительная синергия. Это были небольшие деньги — 100 тысяч гривен. Но когда мы начали формировать списки потребностей и поехали закупать все это, говорили людям, что покупаем для Станицы Луганской, нам делали огромные скидки, что-то даже дарили. Мы все развозили по школам, садикам, и люди все это видели. Они же водят детей в школу и видят, что какие-то люди приезжают, помогают.

Думаю, многие оттуда выехали. Из-за недогосударства люди выезжают в страны Балтии, конкретно через Латвию, и оттуда уже разъезжаются дальше. Не думаю, что там остались люди проукраинских взглядов. Хотя, к сожалению, есть случаи, когда люди, с которыми мы сотрудничали, люди из образования, перешли на сторону россиян. И это очень плохо. Они на связь со мной не выходят. Не думаю, что сидит специальный эфэсбэшник и контролирует, общается этот человек с кем-то из Украины или нет. Это принципиальная позиция.

- Такие моменты как раз не влияют на тебя в плане: может, не надо подобного делать?

- Если ты относишься к этому, как к тяжелой работе, то невозможно каждый день этим заниматься, — ты выгораешь. Я получаю от того, что делаю, удовольствие. Кто-то любит рыбачить, кто-то играет в шахматы с соседом, кто-то ездит на охоту, а для меня волонтёрство — это определенное хобби, я от этого кайфую. Для меня это просто огромное удовольствие. Представь себе: ты обычный парень, и тут — бах — везёшь два автовоза машин пацанам! Как можно от этого выгорать? Наоборот, ты только заряжаешься. Ясно, что не все получается — оно и не должно все получаться, невозможно всех не спасешь. Но очень классно, когда ты можешь помочь. Поэтому я не знаю, как это — выгорать. А если для тебя это тяжелый труд, то лучше не занимайся этим, оно не принесёт никакого удовольствия ни тебе, ни военным. А если ты это делаешь от сердца, это очень классно.

- Ты уже пытаешься помогать Харькову в вопросе восстановления. Насколько тебе важно, что город, даже постоянно подвергаясь обстрелам, должен вставлять окна, ремонтировать крыши, наводить порядок?

- Это очень важно — помогать городу, помогать гражданским. Потому что они очень растеряны. Все как будто привыкли жить во время войны, но все равно люди растеряны. Они тоже не видят будущего, потому что постоянные обстрелы... Где ты будешь брать тот ресурс? Здесь помогает то, что я уже и в Литве довольно известная личность, поэтому получаю иногда совсем неожиданное, например, недавно нашел штуки, которые помогают ремонтировать поврежденные электросети.

Впервые понимание, что надо и здесь быть рядом, было 12 сентября 2022 года. Тогда россияне так мощно ударили по городу, что произошло отключение света. Я как раз был в Вильнюсе, Йонас был рядом. Говорю: "Выключили свет, и это же будет продолжаться дальше. А город должен жить. Без света ещё можно жить, но мы понимаем, что будут холода, а без тепла жить невозможно. И без воды жить невозможно". Он спросил: "Что нужно, по твоему мнению" — "Если мы говорим о теплосетях и поставках воды, нужны очень мощные генераторы, не маленькие, а минимум на 500 киловатт". Йонас говорит: "Так давай купим. Это тоже война. Люди живут и должны жить".

Мы же понимаем: если обстрелы города приведут к тому, что люди массово уедут, считай, они почти победили. Мне говорят: как так, что горсовет тратит деньги на цветы! Но ведь мы немного тратим, у нас есть такие коммунальные предприятия, которые сами выращивают цветы. И то, что они цветут в наших парках, — такой плевок России! Потому что они издеваются над нашим городом, терроризируют, а у нас в центре все равно растут цветы, работают фонтанчики. Если мы будем сдаваться в таких вещах... Почему должна быть культура, выступления, концерты? Потому что людям нужно перезаряжаться, чтобы дальше работать. Люди должны наполнять города. Детей бы я не возвращал, а взрослые нужны. Единственное — я против того, чтобы люди просто возвращались, потому что "это мой дом". Если ты возвращаешься, должен что-то делать: работать и платить налоги, работать на помощь, помогать или идти воевать.

Поддержать работу Олега можно, делая донаты:

Карта: 5363 5423 2045 1660 Абрамичев Олег

PayPal: [email protected]

Виолетта Киртока, Цензор. НЕТ